"Как бы не прокраситься": юбилей нетульского писателя Максимова

Для Тульской области он вроде бы свой, и в то же время не свой. Жил вроде бы в Узловой, возвращался сюда то и дело, но даже мемориальной доски на родине не заслужил. Одно лишь мировое признание. 27 ноября исполняется 90 лет со дня рождения большого русского писателя Владимира Максимова. 

На самом-то деле он Лев Алексеевич Самсонов. Вся близкая родня – узловская. Отец Алексей Михайлович родился в деревне Сычевка Узловского района, мама Федосья Савельевна в Узловой. Была еще сестра отца Мария Михайловна, родом из той же Сычевки, у которой никого, кроме семьи брата так и не было. А еще старшие брат Лев и сестра Нина, умершие очень рано. 

Родился Лев Самсонов в Москве, он даже помнил дом, где они жили. Когда наконец вернулся в Москву, первым делом поехал на него посмотреть. Оказалось, что тот дом в Сокольниках давно уже снесли.  

Чаще всего пишут, что отец Максимова пропал без вести во время Великой Отечественной войны, но есть версия, что он был арестован в 1937-м, и пропал. При всей своей публичности, о Максимове на самом деле мало известно. Во всяком случае, тема Владимир Максимов и Тульский край практически не изучена. Не пишут о ней любознательные краеведы, нет мемориальных табличек, о каких-то более монументальных памятных знаках тем более речи не идет.   

Да и что сказать – сомнительный тип. По малолетке чуть не сел в тюрьму, да еще не за политику, а по уголовке. Скитался, беспризорничал. Потому и сменил родную фамилию на Владимир Максимов, когда пошел бродяжничать – чтобы не нашли, откуда сбежал. В родные места периодически приезжал – к деду, в Сычевку. Есть фотография, на которой Максимов в 1992 году стоит у могилы деда. Почти уже перед своей смертью успел его навестить. Видно, очень многое связывало их в прошлой жизни. Дорожил он этими воспоминаниями за двоих сразу – и как неустроенный мальчишка военной поры Лев Самсонов, для которого дед в Узловском районе оказался одним из немногих родных людей на земле, и как русский писатель Владимир Максимов, исходивший страну вдоль и поперек своими ногами.  

В пятидесятые Максимов жил сначала на Кубани, потом в Москве. Начал печататься, даже вступил в Союз советских писателей. В Париж его отправили за романы «Карантин» и «Семь дней творенья», популярные в самиздате. Правда, сначала в психиатрическую больницу, а потом уже вон из страны. В 1975 году лишили гражданства СССР. Когда в 1990-м Максимов наконец вновь приехал на родину, оказалось, что никто его из списков лиц, категорически не имеющих права въезжать в СССР, не исключал. Хотя визу перед этим дало советское посольство в Париже. Как он сам потом рассказывал, разобрались достаточно быстро, и через пятнадцать минут проблема была улажена. Даже извинились, хотя пограничники-то тут при чем? 

На Западе, а потом и в СССР Максимов приобрел известность как издатель ежеквартального литературного, политического и религиозного журнала «Континент», главным редактором которого он оставался до 1992 года. Это были небольшие, карманного формата, коренастые книжечки, совсем не предназначенные для больших произведений. Тем не менее напечататься в «Континенте» стремились все советские эмигранты, и неэмигранты тоже. Это было своего рода знаком литературного качества – Максимов подходил к подбору авторов очень критично и без личных пристрастий.  

Что же касается его личной прозы, то, конечно, для нашего времени, когда подавай полегче и подинамичнее, она достаточно тяжелая. Может, поэтому Максимова не очень-то жалуют современные издательства, прозу Максимова давно не выходили в России. Тульские впечатления также встречаются в его книгах – например, город Узловск в романе «Семь дней творения»: «Узловск, подобно многим уездным городам России конца девятнадцатого века, возник вокруг крупной железнодорожной станции, примерно на полпути между Москвою и Энском, а потому именно станция, а с нею все ее основные службы – вокзал, депо, вспомогательные постройки – являли здесь собою хозяйственное и духовное средоточие». Что за Энск такой тоже нетрудно догадаться. 

Максимова принято считать ярым антикоммунистом, хотя он всегда говорил, что выступал не против России, а против идеологии; она и только она мешала стране развиваться. Да и что это за антикоммунист, который в девяностые писал очерки против Ельцина в газете «Правда». Весь его антикоммунизм укладывается, пожалуй, в следующем постулате: «В том, что случилось с нами, виноваты все и никто. Мы одновременно и жертвы и палачи. И нечего искать виноватых ни в Сталине, ни в Ленине, ни в ком». Фразу «Целились в коммунизм, а попали в Россию» тоже иногда приписывают Максимову. 

В начале 1995 года у него обнаружили онкологическое поражение позвонка шейного отдела. Остановить развитие болезни не удалось, и 26 марта 1995 года Владимир Максимов скончался. 

Впрочем, о писателе лучше всего говорит не биография, а та философия, которую он вкладывал в свои произведения. Вот некоторые цитаты из его интервью после возвращения на родину.  

«Крестьянин не был рабом. А с умом и талантом везде рискованно родиться – полистайте историю мировой культуры».  

«Назовите хоть один бунт в истории человечества, который был бы осмысленным и гуманным. Почему-то у Чаадаева берут лишь одно высказывание, но в тех же письмах его совершенно другие слова – о том, что Россия должна принести свет человечеству». Под другим высказыванием Чаадаева, по всей видимости, имеется в виду популярная в то время фраза «Мы ничего не дали миру, ничему не научили его, мы продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для последующих поколений». 

«Я люблю приводить фразу философа Герцля. Когда его спросили, каков его еврейский идеал, он сказал: «Я хочу, чтобы евреи были как все». Вот и я хочу, чтобы русские были как все. Они не рабы, но и не спасители человечества. Они – один из народов на Земле».  

«Некритическое отношение к демократии может содержать и опасную ловушку. Мы уже оказались жертвами социального лозунга равенства и братства, который преследует человечество на протяжении долгого времени. На первый взгляд, очень хороший и справедливый пафос: все равны, все братья, всем поровну. Но Пестелю, который провозглашал подобные лозунги, надо было бы сначала запретить сечь своих крестьян, а он сам иногда этим занимался».  

«Я сужу о людях не по тому, был он в партии, не был в партии, а сужу их по нынешним поступкам. И говорю так: "Если ты был в партии, это 

твой грех. Но что ж ты о нее теперь ноги-то вытираешь? Ведь из таких, как ты, она состояла"... Это такая комфортная революция для них. Как же это 

так, друзья-приятели, ведь за революцию-то надо платить. Платили тюрьмами, ссылками, эмиграцией. А эти, ничем не заплатив, уже считают себя большими революционерами».  

«У нас в те времена применить свои способности позволяла только одна область – культура. Она была более или менее свободной. Люди писали довольно сносные стихи, делали приличные фильмы, ставили довольно-таки приличные спектакли. Но когда оказалось, что можно делать и другое... Смотрю, один – коммерсант, другой какую-то фирму имеет. Оказывается, все это творчество для них было вовсе не обязательным. Получается обратный процесс. Станиславский вышел из очень богатой и интеллигентной купеческой семьи. Его дядя был городским головой в Москве. И он рвался из этой среды в искусство. И другой профессии, другого поля деятельности он для себя не мыслил. А сейчас наоборот. Они из искусства – все в купечество и считают это для себя еще большой честью». 

«Недавно встретил нашего общего знакомого. Он мне говорит: "Старик, не волнуйся. Провинция возрождается. Церкви красят". А я подумал: пока вы красите церкви, они красят авианосцы. А на них никто вроде бы не нападает – ни на Америку, ни на Англию, ни на Францию. Против кого же они готовят авианосцы? Против самих себя, что ли? Так что мы, глядишь, прокрасимся».